Краденые души - Страница 9

Предупреждение?

Старое дерево пропитывала любовь Лимы. Ульхард привязал к мечу кожаный шнурок, повесил на шею, под рубаху — и больше никого не расспрашивал о Лиме. Смутный проблеск надежды забрезжил в полной безнадёжности предначертаний и злобных пророчеств.

Ульхард убрал любовь на самое дно души и занялся делами.

Он распорядился о патрулях быколюдов, которые должны были охранять горные тропы, хотя думал, что Белый Рыцарь перейдёт границу в более удобном месте. Пусть так. На равнине его встретят волкопсы — и съедят мясо его сподвижников, сохранив поголовье оленей в Закатном Краю.

Гхоти-Тью будет грызть кости Белого Рыцаря, подумал Ульхард и усмехнулся про себя. Пророчество предсказывает обратное. Божества их всех обрекли. Ну что ж. Волкопсы погибнут лучшей смертью, какую бы сами избрали себе — в бою. Было бы отлично погибнуть в бою.

Ульхард закрыл глаза и услышал из глубин памяти лязг железа, вопли и хриплое дыхание. Звуки битвы. Скоро он услышит их наяву.

А к воротам Вечернего Дома вдруг потянулись женщины с детьми. Их лица были измождены и заплаканы, а дети, которых они вели и несли на руках, молчали. Матери тоже молчали, лишь смотрели с надеждой.

Ульхард сам вышел к ним.

— Кто вы такие? — спросил он удивлённо. — Что привело вас сюда? Разве в Закатном Краю голод или мор?

Крестьянка в красном платке, скинутом с тёмных волос, уже не юная, но строго красивая, с младенцем у груди и двумя детьми, держащимися за её юбку, сказала за всех:

— Государь, все деревенские ведуньи говорят, что ветер переменился. Теперь судьба будет благоволить лишь тем, кто не заботился о хлебе насущном, не растил детей, не жил заботами о своём доме, а только мечтал, считал себя лучшим из всех и ждал Белого Рыцаря. Пьяницы, бобыли и непутёвые девки уже грозятся, мол, придёт Белый Рыцарь — и злой смертью накажет всех, кто их не ценил. Ринша-дурачок, что промотал всё имущество родителей, а сам только и сочинял дурные вирши, распевая их в деревенском трактире, только об этом и поёт теперь. Диса, что бедные родители еле сбыли с рук доброму человеку, клянётся всеми внутренностями, что Белый Рыцарь учинит наказание её мужу и отцу заодно… Мы ждём беды.

— Чего же вы хотите? — спросил Ульхард.

— Чтобы ты, государь, приютил детей при Вечернем Доме, пока не сгинет эта напасть, — отвечала светловолосая молодуха. — Скажи честно, идёт ли войной Белый Рыцарь?

— Идёт, — ответил Ульхард, удержав вздох.

— Твой замок — крепость, — сказала загорелая крестьянка. — Не дай пропасть нашим детям.

— А если Белый Рыцарь победит? — спросил Ульхард.

— Не бывать этому, — сказала старуха убеждённо. — Белый Рыцарь идёт с той стороны гор — оттуда ползёт лишь нечисть, а приходят одни одержимые. Твои солдаты всегда справлялись с ними, государь, справятся и нынче, только ты не оставь наших детей.

— Я сделаю, что смогу, — сказал Ульхард и приказал серой страже открыть ворота.

Во дворе Вечернего Дома, где никогда не бывало детей, теперь звучали робкие детские голоса, детский плач — а Ульхарду хотелось бы смеха. Матери кормили детей из скудных своих запасов; Ульхард приказал кормить их всех из запасов короля, так хорошо, как возможно. Он не видел смысла загадывать слишком далеко.

Кто-то из детей рассмеялся, взяв у стольничего Ульхарда засахаренное яблоко. И Ульхард, услышав смех, решил, что поступил правильно. Он приказал серой страже готовиться к обороне Вечернего Дома.

Враг никогда не продвигался по земле Закатного Края так далеко. Но в этот раз врагом был Белый Рыцарь, и Ульхард надеялся если не победить, то заставить его кусать пальцы, подсчитывая потери. Он хотел, чтобы Белый Рыцарь, любимец творца, оплакал своих друзей и понял, каково ждать небесной несправедливости — и на стены поднимали огнедышащие жерла, ядра и обрезки ржавого железа, стрелки отливали пули, а мечники точили мечи.

И все ждали вестей с границы.

А рабы Ульхарда, которым он запретил путаться у бойцов под ногами, сидели на башне около дозорного, обняв друг друга и укутавшись в один плащ, и смотрели своими синими глазами на далёкую горную цепь. И на их лицах тоже застыло мучительное ожидание.

Стоял нескончаемый серый день. И ночь всё никак не наступала.

Сумерки не приходили страшно долго, день длился, кажется, целый месяц — а пришли мгновенно. Ночь пала на Закатный Край, как траурный креп, а луна не взошла. Никаких новостей Ульхард не получил.

Он ушёл в опочивальню, и его рабы ушли за ним. Потом, при свечах, горящих тёплым золотым светом, Ульхард обнимал Эвру, и её нежные руки на некоторое время утишили мучительную боль. Эвр сидел на краю ложа, и его лицо казалось старше, чем обычно: острая морщинка легла между бровей, а под глазами появились тени.

— Ты ревнуешь, бедный зверёныш? — спросил Ульхард, когда Эвра скользнула из его рук в руки своего вечного спутника, и тот обнял её крепко, но неумело. — Тебе тяжело смотреть на меня?

— Нет, — вдруг ответил Эвр. — Я — её брат.

— Ты помнишь это? — удивился Ульхард. — Ново…

— Я помню! — вдруг вскрикнула Эвра, будто воспоминания ударили её. — Государь, я помню — мы, нагие, посреди площади, толпа, на нас показывают пальцами, какие-то люди сыплют золото, хватают нас за руки, за волосы, кто-то надевает на меня ошейник с цепью — лучше бы я не вспоминала! — выпалила Эвра и разрыдалась. — Так было не всегда! — выталкивала она слова между рыданиями. — Нас украли, государь! У нас украли имена, украли родину, украли честь! Нас продавали, как скот, существам без лиц!