Краденые души - Страница 6

Ульхард потрепал его по холке, чувствуя настоящую нежность.

— В этой болтовне нет особого смысла, Гхоти. Это просто слова, сваленные в кучу, как осколки разбитой посуды. И — я не уверен, что эта тварь вообще понимает речь, свою и чужую. Эй, ты! Когда придёт твой Белый Рыцарь?

— Живые будут завидовать мёртвым! — завопил полоумный изо всех сил. — А ты ещё запросишь пощады, гнусный мерзавец!

Лима рассмеялась.

— Вот интересно, — сказала она, разглядывая бесноватого. — Он узнал вас, ненавидит вас, государь, но сыплет угрозы без смысла. Я и не думала, что он знает столько слов! Видимо, припас их для вас, мой государь…

Ульхард усмехнулся.

— Я надеялся допросить его. Думал, что он расскажет мне, откуда ждать очередную напасть. Но это так же бесполезно, как беседовать с дикарями о смысле жизни. Мы можем вырвать ему ногти или переломать пальцы, но услышим только угрозы, которые он заучил когда-то давным-давно…

Волкопсы-конвоиры в стальных панцирях, защищающих их мохнатые тела, сморщили носы — им хотелось порвать в клочья оскорбляющего их государя в глаза. Гхоти-Тью спросил:

— А почему он не пытается защищаться, государь? Ненавидит — но не нападает?

— Ну… у него ведь нет оружия? — предположил Ульхард. — Вероятно, он понимает, что это бесполезно… или чует это, если не может понять.

— Другие не чуют, — сказал маршал волкопсов, нервно хахая. — Они кидаются и кидаются. А этот будто ждёт, когда ему пустят кровь. Хочет, чтобы его сожрали. Почему? Это ненормально.

— Хочет?

— Не хотел бы — молчал бы, — пояснил Гхоти-Тью.

— Государь, — сказал серый волкопёс, смущённо глядя в сторону — конвоирам не полагалось бы заговаривать с королём. — А может, всё же, допросить его? Умеющие говорить — говорят, чувствуя клыки у горла…

Гхоти-Тью фыркнул и лязгнул клыками у самого носа дерзкого. Тот облизался и замолчал.

— Позволишь сказать, что думаю я, государь? — спросил маршал.

Ульхард кивнул.

— Белый Рыцарь послал его. Он послал его и велел оскорблять и угрожать. Больше глупая тварь ничего не знает и не умеет. Может, даже не понимает слов, которые говорит. Ему велено прийти, оскорблять, угрожать и умереть. Чтобы его хозяевам было за кого отомстить. Вот что я думаю, государь, — закончил Гхоти-Тью и почесал лапой мохнатую шею.

Ульхард кивнул.

— Ты, вероятно, прав, мой друг. Не убивайте безумца. Заприте его, дайте ему еды. Может, милосердие, проявленное к твари, что-нибудь изменит.

— В этом есть что-то противоестественное и ужасное, — сказала Лима, когда волкопсы увели бесноватого, выкрикивающего бессвязные проклятия. — Мне хочется взглянуть, что у него внутри — солома, пакля, сырой песок или живая человеческая плоть. Когда-то, девочкой, я слышала сказки о ведьмаках, заставлявших двигаться соломенные куклы… — и глаза у неё расширились, как у испуганного ребёнка.

— Что ты прикажешь мне, государь? — спросил Гхоти-Тью, заглядывая Ульхарду в глаза.

— Веди своих бойцов на границу, мой дорогой зверь, — сказал Ульхард. — Пусть смотрят, слушают и нюхают — и если появятся чужаки, ты пошлёшь мне гонца.

— А дикарей порвать в клочья! — воскликнул волкопёс, и в его голосе послышалось свирепое рычание зверя. — Встретить тех, кто придёт со смерр-ртью, и заставить их взять смерр-рть себе!

Ульхард не удержался и погладил своего маршала по голове между торчащими ушами — и Гхоти-Тью приложил уши назад, как ласкающийся пёс.

— Мои бойцы будут защищать Закатный Край и тебя, государь, — сказал он. — Внутри нас, под нашими шкурами — не труха и не опилки. Мы понимаем, что и зачем делаем.

— Умные звери, — ласково сказал Ульхард. — Храбрые, честные звери… Иди, Гхоти, распоряжайся своими бойцами. А я спрошу Оракула, что говорит Судьба.

— Позволите ли мне сопровождать вас, государь? — спросила Лима.

— Со мной будет серая стража, — сказал Ульхард. — А ты останешься в замке. Я хочу, чтобы ты известила меня о любой новости, которая придёт в моё отсутствие.

Лима склонила голову.

— Я люблю вас, государь, — сказала она неожиданно грустно. — Я люблю вас — и мне неспокойно, нехорошо на сердце. Оно помнит что-то, что я забыла.

Ульхард поцеловал Лиму в уголок губ.

— Я скоро вернусь — и мы объявим о нашей помолвке, леди-маршал, — шепнул он ей в ухо, взглянул в глаза, просиявшие счастьем — и вышел из каменного зала.

День стоял пасмурный; солнце редко посещало Закатный Край, вечно укрытый тяжёлыми облаками и затянутый туманами. Холодный сырой ветер нёс запахи дождя, вскопанной земли и лесов — гнили, дерева, смолы, мокрой хвои… Дорога в Храм Судьбы лежала вдоль кромки гиблого леса, подобравшегося едва ли не к самому Вечернему Дому. Чёрные стволы стояли неровной стеной, по ним карабкался сизый лишайник; на ветвях почти не было листвы. Колючий кустарник поднимался из придорожных канав, спутанный, как чьи-то нечёсанные лохмы. Из-под копыт коня летели шматки размокшей глины. По другую сторону дороги стелились поля, бесконечные, тускло-зеленоватые. Ульхард смотрел на деревья, на поля — и не мог понять, весна нынче или осень.

Или — уже лето?

Когда была зима, Ульхард не помнил. Мертвенный белый покров снега иногда снился ему, но видел ли он снег наяву — не мог сказать. Наверное, видел: ладони хранили память о его холодном влажном прикосновении. Впрочем, быть может, это память о горных перевалах, о ледниках, о каких-то канувших в ничто походах… Как бы то ни было, зима приходила в Закатный Край и прошла очень давно.